Если бы не ты, Сашка

В. Лютый-Морозов

Апрель, 2017 год

В ноябре стояли ветреные дни, ночью подмораживало, и слышалось по утрам, как потрескивал ледок на ставке, как громко перекаркивались меж собой вороны, кружась над болотистой низиной, заросшей непроходимым лозняком, чапыжником, а на солнце рябило в глазах от инея. После Михайлова дня резко заосеняло, прошел зазимок, и мы прибодрились, надеясь, что со снегом и морозами наши охотничьи дела поправятся, и с нетерпением ждали обещанную лицензию на отстрел кабана.

Среди моих хороших знакомых были Сашка Балабан и Василий Маврок. С ними и начинал я охотиться на пушного зверя в яблоневом заброшенном саду у машинно-тракторной мастерской. Маврок сбрасывал с выжлеца Полкана поводок, тот, чувствуя свободу, резвясь, стучал лапами по стылой земле, пробегал вперед, назад, начинал нюхтить, наконец, прихватывал запах и уходил в поиск. Случалось, на первом или втором круге заяц попадал под выстрел. Пока обсуждали работу гончака, вновь раздавался заливистый голос Полкана, на этот раз тот гонял косулю в ближнем пролеске, и мы садились под деревом перекусить.

-Вот ты мне скажи, – обращался Балабан к Василию, – можно ли положить картечью вепря под триста килограммов с шестидесяти метров?
И тут же уверял, что именно с этой дистанции и таким весом он добыл двух кабанов. Маврок, одним ухом слушая свою собаку, подсмеиваясь, называл сказанное чистым вымыслом, чем приводил Сашку чуть ли не в бешенство.

- Не веришь, не веришь, – горячился тот, – у меня свидетели есть!

Голос Полкана затихал, шло время, Маврок свистел в гильзу, гончак не возвращался, звонил по мобильнику, в конце концов, выяснялось, что Полкан уже дома. Теперь наступала очередь ерничать Балабану.

Были и другие причины для подколок, вызванные чьей-то оплошностью, порой слышались претензии, уколы, и охота не вызывала уже тех чувств, на которые щедра своей сутью. «Чего это они? Соперничают, кто круче...» – думал я.

Сашка Балабан был из тех мужиков, про которых говорят «мухи не обидит», но стоило ему хорошенько выпить, а пил он практически каждый день, и нет прежнего Сашки, как подменяли человека. Две подруги – охота и выпивка – не только тесно уживались в нем, но и в полной мере характеризовали этого, в общем-то, незловредного мужика.

Балабан знал охотничьи угодья, где мы полевали, лучше своего кармана, при этом так, как он, «на блюдечке», никто другой не мог выставить зверя на стрелков. Как ему это удавалось – было для всех загадкой. Охотились мы «гаем», что несколько отличается от традиционного многолюдного и шумного загона, и где добычливость во многом зависит от старшего загонщика. Вот тут-то и выручал Сашка Балабан, за которым закрепилась слава первого охотника на деревне, хотя и у него случались проколы, но, как говорят, талант не пропьешь и Сашка по-прежнему был удачлив и самоуверен на охоте, еще пуще за питейным столом.

Василий Маврок был прямой противоположностью Балабану не только внешностью: кряжистый, круглолицый, он выгодно отличался от долговязого Балабана и внутренним устройством, и отношением к жизни. Еще в армии Маврок пристрастился к стрельбе, исполняя обязанности начальника полкового тира, там-то и «дошел до степеней известных».

В тот день охота на кабанов не заладилась, звери будто вымерли, хотя во влажных местах, на остатках снега, изредка встречались отпечатки следов, обрамленные ошметьями грязи, но свиньи чуяли приближение опасности и уходили по неизвестным нам переходам, оставляя резкий запах. Собак с нами не было.

Время неумолимо уходило, усиливая разочарование. Над Быковней небо затянуло мглой, ветер завихрял, кружил замороженные снежинки. Пахло снегом и хвоей. Впереди идущая машина взревела, прибавив обороты и выбросив тугую порцию газа из выхлопной трубы, медленно выползла из жирного месива грязи и снега в глубокой колее, качнувшись, остановилась, вслед за ней замер весь «кортеж». Егерь увидел свежий переход, свиньи перебрались через канал в другой массив леса. Все вышли, молча стояли в ожидании, с особым почтением смотрели на Балабана снизу вверх. Наступил его звездный час, а тот, набросив на себя деловой вид, разговаривал с егерем, стоя на угорчике, кивал головой, с чем-то соглашаясь, а сам буравил глазами чащобу и уже находился в ней. «Вполголоса, вполголоса», – тихо напутствовал он трех загонщиков, которые вскоре скрылись за деревьями.

Второпях разошлись по дороге на номера. В нескольких метрах от меня стал егерь, от него дорога резко уходила вправо, закрывая обзор чапыгой, за спиной изгибом пролегла нитка канала, покрытая водянистым льдом. Время, казалось, остановилось, не слышалось привычных звуков, по которым отслеживался ход загонной охоты. Две вороны резвились в воздухе, одна, набрав высоту, камнем падала вниз, сцепляясь, они пикировали, но, не долетев до земли, пластали крыльями, взмывая в воздухе и опережая друг дружку.

Наконец, я услышал: «гоп-гоп», сдавленный голос повторился, подобное донеслось по центру из глубины леса, сам лес будто натужился, потемнел от сумрачного неба. «Вот оно, началось… Если зверь обложен, у него есть выбор: бежать от криков сюда, в тишину леса, где с ружьями стоим мы, и где ждет их верная смерть, или, поборов страх, броситься навстречу ненавистным крикам, там шансов спастись больше. Сколько раз был свидетелем…».

К дороге приближался первый загонщик, и в этом был плохой знак. Но грянул выстрел. Я видел, как качнулся телом егерь, приставив к плечу многозарядку, так и стоял, словно уснул, потом медленно опустил ружье. Прогремел еще один выстрел, раздался чей-то мат и все стихло.

- Во рту были, во рту! – вопил у чапыжника Балабан, поворачиваясь то влево, то вправо, тозовка сползала с плеча, Сашка нервным движением определял ее на прежнее место, но ружье тут же падало вниз, будто сопротивлялось настроению своего взвинченного хозяина. Егерь Гапоненко, опухший, подорванный здоровьем после вечернего возлияния, уставший от охотников и их претензий «с какой это стати нам дают лицензию в последнюю очередь?», молча щурился, резко обозначились на его мясистом обветренном лице, толстой шее глубокие морщины.

Каждый по-своему переживал неудачу, не обращая внимания на вышедшее вдруг из-за туч яркое солнце, залившее светом деревья, низину канала, пробитую кабанами синеющую дорожку воды с плавающими кусочками льда, его обрывистую левую сторону с жирными следами на гребне.

Начали обсуждать причины провальной загонки.

-Сколько было кабанов?

-Трое. По своему следу не пошли.

- Понятно, здесь низина, переход лучше. А, может, все-таки подранок?

- Какой там подранок. Ты бы видел, как они сиганули по воде, как наверх забрались.

Свиньи проскочили именно в том месте, где и предполагали Балабан с егерем и куда стал на номер Маврок, как лучший стрелок. Тот находился сейчас поодаль от остальных, и даже в его фигуре была заметна сильнейшая удрученность. Окаменевшее лицо ожило, когда на грубую реплику Балабана он хотел возразить, раскрыл было рот, обнажив ровный ряд белых зубов, но промолчал, весь скукожился, уставившись в сторону пролеска, будто вновь ждал выбегающих оттуда кабанов, готовый снова разрядить свое ружье.

Но вот он выпрямился, сорвал с головы шапку и с размаху ударил по еще не протряхшей дороге с травой в капельках воды посредине:

-Ну, не мог я промазать, не мог! – крикнул с отчаяньем, доказывая свою правоту и уже не Балабану, а себе самому. – Мужики, я же видел, как…

- Жарили печенку на сковороде…

- Что-то в этом роде… – чуть не плачущим голосом проговорил Маврок.

-Ну, если печенку видел, то дохлый номер, стрелять надо без уверенности, что убил…

- Может, и не промазал, только покажите нам тушу кабана, будьте любезны, – ехидно замечал успокоившийся и отчего-то повеселевший Балабан.

- Надо все-таки пройти, что бы там ни было, – предложил Святослав. Начали возражать, мол, скоро стемнеет, пустая трата времени, да и как перебраться на ту сторону.

- Там осину ветром повалило, высоковато, правда, но если захотеть…

Захотели. Я молча наблюдал, как маленькими шажками передвигались по толстому бревну охотники, как изгибались их тела, как приседали в коленях, а руки судорожно хватали ветки осины.

- Ты со мной? – спросил Балабан, за которым я стоял последним в очереди. – Я лучше обойду, – буркнул он и направился по дороге, я поплелся за ним, сказав, что обожжешься на молоке – на воду будешь дуть. Две недели перед этим, переходя канал вброд, я упал, замочив одежду, патронташ. А еще мне хотелось послушать Балабана.

Твердь лесной дороги сменила подтаявшая за день пахота, ноги вязли в густом черноземе, с каждым шагом утяжеляя сапоги, я едва поспевал за Сашкой.

- Ты думаешь, там что-то есть? – спросил он на ходу безразличным голосом. – Дырка от бублика. В рот положил, в рот, я сделал все как надо, а-а… – махнув рукой, опять начал возбуждаться Балабан.

Мы уже шли лесом, двигались на голоса охотников. Те, столпившись, что-то живо обсуждали. И стоял мужчина, горделиво приосанившийся, расточая благодушную улыбку, в котором трудно было узнать Маврока, а в центре круга на выдубленных дождем и снегом дубовых листьях лежал здоровенный вепрь, такого же бурого цвета, с торчащими клыками, и каждый, глядя на него, не мог понять: как удалось пораженному двумя пулями, на что указывали два входных отверстия с жирными багровыми пятнами на шерсти, животному перемахнуть такую переправу?

Еще один рывок для него оказался последним, человек был хитрее и удачливее. Только на время отвернулся от нас фарт, как бы решив еще раз отмерять толику веры, сомнений, переживаний, и тут же захлестнул другой волной – радостными «ахами», уважительными взглядами на главного загонщика и стрелка.

- С полем! – не сдерживая улыбку, сказал я, стаскивая перчатку. С какой-то детской отзывчивостью Маврок протянул свою ладонь. Балабан, насупившись, тоже уставился на лежачего кабана, и трудно было понять, что происходит в его душе:

- Два года за ним гонялся, – наконец вымолвил он, – «на кровях», хлопцы, «на кровях», – не принимая возражений, сказал Балабан.

Не пьющий Маврок то ли с особым пиететом относился к давней охотничьей традиции, то ли тренировал силу воли, но каждый раз, собираясь на охоту, не забывал положить в рюкзак бутылку хорошей водки, и если спиртное после охоты выпивалось «на кровях» или «за компанию», Балабан знал о «запаске» в известном ему рюкзаке.

- Какой разговор… – засуетился Василий, ища глазами рюкзак у дуба, с подпертыми и висячими на сучьях ружьями.

Бутылка тут же была извлечена из рюкзака и пошла по кругу чарка.

-Так, хлопцы, часу немае, – Сашка задрал край куртки, расчехляя и доставая нож. Все знали, освежевать тушу сноровистей, быстрее, чище и лучше Балабана никто не сможет.

А потом была печенка на огромной дореволюционной медной сковороде, доставшаяся Балабану от бабки. Во дворике помолодевшего новой крышей дома доходил, томился в казане шулюм, покачивалась от ветра голая береза, чья-то заботливая рука вовремя выдергивала из костра полешки, дабы укротить жар, и уже была дана команда: «Садимся!». Свалив в кучу одежду, несмело усаживались на длинные лавки охотники, тут же внесли шипящую сковороду, и все не отводили от нее взгляда, и была какая-то непонятная робость, стеснительность, казались неловкими их движения, какая-то непонятная сосредоточенность таилась на лицах, будто сейчас предстояло пройти и пережить еще один загон, и на этот раз действительно последний.

И только Сашка Балабан светился лицом, приговаривая, когда наливал в стакан Маврока кока-колу: «Вот это стрелок, вот это снайпер, вот это я понимаю».

На что Маврок щедро дарил улыбку с красивыми ровными зубами: «Та чего там, если бы не ты, Сашко…»