Осень махнет крылом

В. Лютый-Морозов

Август, 2018 год

Я шел с хутора Бурбули, что в семи километрах от деревни. Хутора давно уже нет, остались лишь полуразваленные стены от хат, сиротливо торчавшие посреди поля ветлы, да пустоши на радость заготовителям сена, а вот название сохранилось. Здесь несколько лет кряду разбивали мы свой лагерь, охотясь на каналах и ближайших утиных озерах.

По песчаной проселочной дороге ездили нечасто, идти было легко, две неглубоких колеи с очерченной зеленым маркером полоской посредине змейкой тянулись вниз. Чудная панорама открылась моему взору. В отдаленности, слева и справа, лес обрамлял большое овсяное поле, тянувшееся вдоль дороги, там же по центру стояли одиночные деревья. Пахло разнотравьем, пылью, не вызревшим еще молочным овсом, приближением дождя. Хорошо думается в такие минуты, идя по дороге. Видишь знакомые и близкие лица, места, где охотился, – озера, болотца, проселочные дороги с их знакомыми поворотами, ухабами.

Вспомнил Витьку Сокола… Слово свое Витька тогда сдержал. Протянул он мне одностволку и десяток латунных позеленевших гильз. Увидев мой скисший взгляд, как бы мимоходом заметил:

- Не смотри на вид, главное – бой отличный, не живит. Держи! Тысяча девятьсот пятый год! С ним еще Витькин дед с помещиком Смеляковым охотился, так, Сокол? – Батрак посмотрел на ствольную коробку ружья. – Витек, ты че… гвозди им забивал?

- Шо б ты понимал в колбасных обрезках…«Ивер-Джонсон», американское, промысловое и потом – тише, уток распугаешь. Видел? – спросил у меня Витька и рукой указал в прогал. На отмелях уходящими черными полосками земли со скудной болотной растительностью, казавшимися пирогами, облепленными мухами, сосредоточилось огромное количество уток. Небольшие табунки вскидывались над камышом, готовые к облету, но, не завершив круг, лениво распластывали крылья, опускаясь в густоту тростниковых зарослей.

Как часто бывает, открытие началось раньше назначенного времени, у кого-то не выдержали нервы. Утки, нахлестанные свинцом, словно потревоженный пчелиный рой заметались над озером. Я слышал, как стучало мое сердце, по лицу градом катился пот, руки тряслись в нервной лихорадке, когда переламывал ружье и всовывал в ствол очередной патрон. Я стрелял и мазал и все еще не верил, что после нескольких промахов вернутся спокойствие, уверенность в себе, и дробовая дорожка найдет свою цель, так случалось часто после долгого перерыва в стрельбе.

Не сумевшие преодолеть оружейную завесу, утки падали на гладь озера, в заросли тростника. Подранки тянули к затерявшимся в зеленях крохотным блюдцам воды, надеясь спастись от страшных, грохочущих выстрелов.

Прошло несколько минут. Небо очистилось от утиных стай, лишь изредка одиночки, не сумевшие найти приют на соседних озерах, возвращались к прежним местам кормежки и, не заходя на посадку, на большой высоте, под хлопки одиночных выстрелов поворачивали обратно. Лет прекратился. «Наша судьба – то гульба, то пальба!.. – орал Батрак. Ломая камыш, он выбирался на берег. – Шо стоим? Лета не будет… Можно и по сотке – «за сбитых».

А вот другая памятная охота. Озера на затерявшейся в степи станции Ароматной. К тем местам я относился с особой симпатией. Хорошо помню тот день, когда решил показать их Алексею Александрычу. Ехали вдвоем на его ГАЗ-69. Вот он заглушил машину, вышли.

- Ну, показывай, где твои озера?

- Как где, а это тебе не озера?

- Где?

- Да вон же, куда ты смотришь, – указал я рукой в сторону камышовых островков.

- Тю, а я-то думал…

Прошло около часа. Мы надели резиновые костюмы, расчехлили и собрали ружья, определились с патронами и пошли к воде. Над озерцом лениво ворошились тяжелые тучи. У камышовой гряды, напротив, стал Александрыч. Камыш был настолько высок и густ, что едва различал его фигуру. Всматривался в свинцовое небо, искал взглядом пролетающих уток.

- Над тобой… слева! – донесся до меня тревожный шепот. Три крыжня пошли на снижение и тут же залопотали крыльями, взмывая вверх, вскидываю ружье, стреляю дуплетом. Крыжень, сложив крылья, гулко ударяется о воду, обдавая моего напарника брызгами. Стреляет и он, но пуделяет.

- Ну ты даешь! – в голосе Александрыча и отчаяние, и радость, и едва улавливаемая зависть, он залихватски смеется.

- А ты же говорил, какого черта мы сюда приехали…

- Я-я?.. – Александрыч напускает на себя удивленный вид, – нет, нет, ты меня с кем-то путаешь.

- Ну-ну, – миролюбиво соглашаюсь я, довольный тем, что новые места понравились моему старшему товарищу.

А охоты на Богуславских озерах… Лежа в спальном мешке, всматривался в темень, вслушивался в нечастые шорохи и чувствовал, как отступает ночь. Проснулся и охотничий бивак. Кто-то уже судорожно натягивал комбинезон, приглушенно ударяя подошвой сапога об землю, бряцнуло металлом о металл собираемое ружье. Костер, оберегаемый чьей-то заботливой рукой всю ночь, еще пышал жаром.

Из лагеря все вышли почти разом, не доходя до первого озера, не сговариваясь, каждый определил свое направление и пропал в зарослях покрытого обильной влагой камыша на едва обозначенных тропках. Рассвет полностью завладел озерами. К северу от меня вытенилась полоса леса, в прогалах камыша вижу, как одно озеро переходит в другое. Стрельба началась в стороне ближе к лесу. Одиночные выстрелы сменила канонада, на минуту шафрановое небо на том краю затихало, потом ружейную фонограмму «включили» вновь. Два крякаша просвистели над моей головой – не поднимая ружья, явный зевок! – проводил их взглядом в сторону Ломова. Тот не заставил долго ждать, ухнули два выстрела, третьим оказался удар тяжелой птицы о воду. «Рядом со мной лучше не стоять, шансов – никаких», – вспомнил сказанные им накануне спокойно, без бахвальства слова. «М-да… действительно…» И вот уже слышу.

-Видишь? Подранок! – кричал кому-то Ломов. – Пошли дратхаара.

-Уже послал… ждем.

По дальнейшему разговору я понял, что собака вернулась ни с чем.

- Да видно было, что задет слегка, – развеял вконец сомнения Ломова тот же голос.

Из-за высокого камыша я не видел ни Ломова, ни встретившегося ему знакомого охотника с собакой, и все вертел головой в противоположную сторону, где стоял Александрыч. И не напрасно. Двух крыжней заметил первым и прокричал ненавязчиво: «Пыльнуй!» Они уже пролетали рядом с ним. Но, видимо, Александрыч предоставил свой шанс мне. Крыжни, словно по заказу, повернули на меня, пошли на снижение, расправив крылья и сбавив скорость, подставляя светлые оперения на брюшках. К выстрелу я был готов, сделал упреждение и нажал на спуск. Птица упала на воду в нескольких метрах от меня, но почему-то не ощутил в себе душевного ликованья, как в прежние годы.

День нарастал, поднялось солнце, стал ближе ко мне лес, наполненный и просвеченный яркими лучами. Выстрелы раздавались изредка, утки перестали летать, не хотелось уходить, все надеялся, вот-вот прилетят. Стихли голоса товарищей, небо по-прежнему было пустынным, лишь изредка медленно пролетали цапли, издавая тошнотворные крики, ничего не оставалось, как идти в лагерь. Я собрался побродить по болотам, пока варится шулюм, облачился в прорезиненный комбинезон, и уже напрямую ощутил на себе добросердечность Ломова – предложил он мне опробовать свой МР-153. Солнце стояло высоко. Нагрелись озера, острее запахло болотом. Прошел знакомой тропой к первому озерку, перешел его. Перед глазами предстал широченный плес, обрамленный камышом, за ним простирались небольшие блюдца воды, покрытые сплошной ряской. Именно туда устремился я, надеясь, что крыжень прилетит только туда. Вода с каждым шагом прибывала, вот уже выше пояса, все больше усилий требовалось вытаскивать ноги из илистого дна. Я взопрел, остановился передохнуть, подняв высоко ружье. Смотрю, на комбинезоне – свободная от воды полоса сантиметров в десять, еще метров десять остается пройти к центру плеса, и вода пойдет на убыль. Что делать?.. Осторожно шагнул вперед, еще раз, холодком обдало спину – вода перехлестнула верх комбинезона. Набрать его, да в илистом дне, где ноги грузнут по колено, – не дай Бог. Повернул назад, но левее, к сплавнине, покрытой негустым и невысоким камышом. Мелькнула мысль: а не подняться ли на сплавнину? С трудом вытащил из вязкого дна ногу, забросил на дернистый слой, перекинул вес тела, подобрал вторую ногу, с трудом встал, отдышался. И сразу понял бесполезность своей затеи. Сделав шаг, провалился, из образовавшейся воронки выбухнула болотная жижа. Неокрепшая сплавнина не выдерживала вес моего тела. Минут сорок еще месил ногами ненавистный ил, пока не выбрался на твердь к знакомой тропе. К счастью, ни разу не упал, не замочил ружье. Повалился на траву, а мало-мальски придя в себя, засеменил в лагерь.

-Ну, как? – спросил Ломов, глядя на мой потрепанный вид, напоминающий чем-то лешего, с ряской, болотной травой на костюме, промокшей, хоть выжимай, камуфляжной рубахе.

- Все отлично, – говорю, – воды много, донного ила еще больше, жаль вот только, утка не летает.

А разве забудется охота, хоть и непутевая, в Замглае… Идем за своим проводником по узкой тропе. Кто-то упал, чертыхается. Наконец указывают и мне направление, где можно схорониться в жиденьком камыше. Прошлепал несколько метров по краю, воды по щиколотки, но сапоги грузнут, с трудом вытягиваю ноги из цепкого грунта. Вернулся к камышу, обустроился. На правой стороне забухали выстрелы, у нас – тишина. Утка не летит. Звезды давно угасли, ночь уступила границы новому дню. Белые пряди тумана курятся над водой. Картина завораживает, но и она не может сделать надежный заслон проникающему в душу разочарованию, дополняясь новыми мазками. Две небольшие утиные стайки, идущие под небесами, сопроводила дружная канонада, будто на армейском полигоне.

-Зенитчики, мать вашу… – раздается недовольный голос.

Прошло минут пятнадцать. Справа от меня, наверху, прогремел выстрел, потом другой, третий. Вскорости выстрелы повторились. Я прошел вдоль камыша и поднялся на дамбу. Увидел двух охотников в новом камуфляже, стреляющих в чаек. Птицы активно летали над дамбой. Плотный парень, стриженый под «бокс», монотонно долбил небо из турецкого автомата. Недолгая задержка на перезарядку и вновь очередь. Вслед за куликом еще одна чайка упала с перебитым крылом в траву. Подошел к охотникам.

-Здравствуй, племя молодое, незнакомое, – сорвалось с уст. – Ребята, заготовкой мяса занимаетесь?

-Ты шо, дед! Мяса у нас валом, приходи – шашлыком угостим, – ответил удивленно щуплый малый.

- Тогда как это все называть?

- Ну, вы даете… охота, брат, охота…– пропел козлиным голосом мне вслед тот же малый.

Стреляли и спереди, и сзади, при этом по всему, что пролетало. Чайки, кулики, прошитые дробью, падали на воду, в густую траву под сопровождающий дикий хохот.

Спустился вниз по насыпи на другую сторону. Внизу – вывороченные из грунта корни деревьев после выемки грунта, под ногами месиво. Замечаю стоящего в камыше охотника.

-Утки сюда не долетают, стрельба на том берегу… – удрученно замечает он, а сам косит взглядом в сторону дамбы. Отхожу на расстояние, жду, всматриваясь в просинь неба. Чист горизонт. И оттуда густота выстрелов сходит на нет. Надежды никакой – зорька не удалась. Волочусь наверх. И тут слышу:

-Утка летит, слева, слева… – нервный голос, указывающая в небо рука. «Бог ты мой, еще два стрелка…» – смотрю и, кроме вороны, никакой утки не вижу.

-Стреляй, стреляй, уйдет… – доносится все тот же голос.

Грохнули два выстрела. Ворона, каркнув, улетела.

…В памяти оживает новый, совсем иной по своему содержанию, охотничий день – на речке Снов.

Было почти темно, пробуждающаяся природа настраивала на философский лад. В шафрановой полосе неба проплыли три силуэта крякашей, потревоженные птицы потянули в сторону черной полосы леса, ближе к водонапорной башне, выделяющейся жирным пунктиром. Не отрывая глаз, следил я за улетающими утками, те пошли на снижение и вскоре на фоне леса пропали из поля видения. Где-то впереди должен быть мост, по которому предстояло перебраться на тот берег. Реки я уже не видел, настолько все было окутано клубящимся туманом. Коровьи лепешки да следы животных, пронизавшие мягкий грунт, указывали на то, что я иду правильно, и мост вот-вот предстанет предо мной. От щедрой росы промокли брюки, потяжелевшие, набрякшие кроссовки издавали противное жвяканье, но всего этого я, казалось, не замечал. Поравнявшись с башней, едва увидел тянувшееся к лесу узкое озерцо, заросшее по краям камышом и рогозом, похожим скорее на рукав от речки. Узкий плесик могли облюбовать крякаши, и я решил пройти вдоль до самого конца в надежде поднять уток. Но, протопав до самого края узкого ерика, утки так и не увидел.

Туман почти рассеялся, лишь узкие полоски парили над самой водой. Я подходил к небольшому озерцу, обрамленному густой растительностью, с мыслью о том, что вот оно – идеальнейшее место для осторожного крякаша. Тучная птица, хлобыща крыльями и обиженно крякая, словно продублировала мои мысли, а после бессовестного «пуделя» с благодарностью ретировалась в синь неба. А вот второй не повезло. Промедление со взлетом стоило ей жизни. Крякаш шмякнулся на землю рядом с озерцом, на чистом. Когда я подошел, уже затих, распластав правое крыло. Не спеша прошел всю пойму левого берега до протоки, от одного сухого озерца к другому. Солнце уже поднялось высоко, и я направился в лагерь.

…Я уже доходил до места своего назначения, как со стороны не то речушки, не то канавы, залитой водой, где топырился камыш и рос кустарник, вдруг донеслись гитарные аккорды, потом чей-то голос, негромкий, с хрипотцой, запел. Вначале я не мог разобрать слов песни, едва улавливаемые звуки все настойчивее проникали в меня. Кто ее пел? Песня была до боли знакомой. «Не оставляйте надежды, маэстро, не убирайте ладони со лба», – слышалось мне.

Я остановился, напрягая слух. С верхушки близкого сухостоя взлетели два вяхиря и потянули через поле к лесу, я не придал им особого значения, лишь проводил взглядом, звуки гитары и голос по-прежнему чуть слышно доносились до меня, напоминая о далеком и близком. Вот и сейчас зачастили дожди, и уже где-то за дальней оградой неспешно бродит осень, желтой прядью листа отдала береза. И снова махнет осень крылом крыжня, снова собирать рюкзак, снова на охоту!

Будь же ты благословенна для твоих истинных почитателей.