И будет день

В. Лютый-Морозов

Ноябрь, 2018 год

Из поселка вышли в темень. Слабо мерцали на небе последние звезды, дул холодный, порывистый ветер, шумела тайга. Тихон на ходу пытался застегнуть фуфайку, но верхняя пуговица не лезла в петлю, и он остановился. Петька это почувствовал и стал его поджидать.

-А погодка-то, того?..

-Погода нам на руку, – оборвал хрипловатым голосом Тихон.

В душе Петьки было некомфортно. Болела голова с похмелья, будоражил рассудок приснившийся ночью страшный сон. Небо краем уже посветлело, день налаживался. При слабом свете уже можно было различить коренастую, с крутыми плечами фигуру Тихона, его крупное лицо, изъеденное оспой, и сгорбленного, худощавого Петьку с большим носом и таким же кадыком на шее.

Обозначились контуры фермских помещений, стоящие вблизи них деревья. Ветер усилился. Насыпная дорога вела туда, Петька, идущий впереди, свернул вниз, на проселок. С вечера было оговорено зайти на кладбище – помянуть Митрича, их давнего товарища, с кем многое было пережито и в жизни, и на охотничьей тропе. Для обоих Митрич был в большом авторитете. Судьба неблагосклонно отнеслась к их, казалось, успешному во всем товарищу. Митрич сел за решетку по статье – за превышение самообороны. Егеря, которых он крепко отметелил, беспредельничали, забирали добычу, ружья, причем не только у браконьеров – у всех, кто им казался слабаком, хотя и охотились те по правилам. Митрич был не из слабых, и мясо лося осталось за ним. Думал, егеря не станут поднимать шум, но вмешались менты, кто их крышевал. Митричу дали срок, он успел отсидеть, но вернулся в поселок больным. В следственном изоляторе заразился туберкулезом. Петька и Тихон помогали, чем могли, но болезнь оказалась сильнее.

На погост зашли не через ворота, юркнули в узком проходе ограды, где в нескольких метрах от нее лежал Митрич. Вдоль и поперек громоздились деревянные и железные кресты в оградках, памятники из мраморной крошки, росли деревья.

-Здравствуй, Митрич, – тяжело вздохнув, проговорил Тихон, глядя на выцветшее фото в овальной рамочке. – Как ты там, брат, расскажи, ходишь на охоту?

Потом приставил ружье к оградке, начал ослаблять лямки вещмешка. Достал граненый стакан, отвинтил колпачок пластиковой бутылки, налил по самый рубец, с горбушкой хлеба стакан поставил на край плиты. От услышанных слов Петька засопел, боль щипнула за сердце. Тихон отпил из бутылки, передал ее Петьке. «Царствие тебе небесное, Митрич», – произнес он, поднял голову вверх, поднес бутылку к губам, кадык Петькин заходил, донесся отсчет глотков. Допив остатки самогонки, Петька протянул бутылку Тихону. По телу побежало тепло. Самогонки больше не было. Петька смотрел на налитый стакан, и будто хотел что-то сказать, и это что-то мешало ему. Наконец, он заговорил:

-Отец Леонид сказал лишнее это, на могилках ставить стаканы с водкой, не по-божески выходит, а как у язычников.

-Отца Леонида я уважаю, если он так сказал, значит, так оно и есть.

Тихон с минуту постоял в раздумье, потом аккуратным движением снял со стакана горбушку хлеба, взял стакан в другую руку:

-Не обессудь, Митрич, одиноко без тебя, на зверя с Петькой идем, пожелай нам удачи. Обидчика твоего закопали недавно, прав ты был, не по закону он жил, нарвался, сука, на правильных людей. Другой – постарел, со службы ушел, но такой же матерый, духарит в наших лесах.

Тихон отпил из стакана, передал Петьке. Тот замешкался – пить или не пить, но мрачный взгляд Тихона исподлобья сработал, Петька опрокинул зелье в рот, остатки плеснул на могилу.

-Пора, – сказал Тихон, взял вещмешок, ружье и, не оборачиваясь, пошел вдоль оградок с крестами и памятниками. С большого дерева с прибитым скворечником вспорхнула синица и скрылась в гуще кустов.

-Пойдем на проверенное место, – сказал Тихон, когда они вышли из кладбища, остановились, не спеша зарядили ружья пулями. – Лоси в это время в осиннике держатся. Я стану в начале яра, а ты пройдешь по лесовозной дороге, после поворота иди к осинам, они до самых болот тянутся, если звери там, тронешь на меня. Сильно не шуми.

Петька молча кивнул головой. От выпитой самогонки и ходьбы на лице его выступила испарина, боль в голове стихла.

-Подпустят на выстрел, буду стрелять.

-Только не горячись, смотри по обстановке.

Прошли еще по гряде. Сосновый лес мельчал, гуще росли лиственные деревья. Вскоре миновали заросли дубняка. На границе леса, где ровной стеной стали березы, пути их расходились. Тихону предстояло спуститься вниз, а Петьке выйти на старую дорогу, по которой когда-то возили лес. Все уже было сказано, стояли молча, как бы настраиваясь на предстоящую охоту. Крупное лицо Тихона замерло, только едва заметно шевелились толстые губы, выдавая в нем живого человека. «Чего это он… как малахольный», – подумал Петька.

-Пора, – произнес Тихон и первым тронулся с места. Ветер не стихал, раскачивая верхушки деревьев, где-то рядом натружено скрипел выворотень, так и не упавший на землю, подхваченный сучьями соседних стволов. «Были бы лоси на месте и не сплоховал бы Петька, сколько лет охотничаем, а все не может свои эмоции обуздать», – думал Тихон, а сам косил глазами по сторонам. Волглая земля, усыпанная сырыми листьями, заглушала шаги, но порывы ветра на открытых участках ворошили их, шурша, уносили в прозрачном воздухе, срывали с оголенных веток. Светило солнце. С усохших зарослей татарника летели белые пушинки, волокна паутины, просаленные паучьими железами, цеплялись за лицо, заставляя нервно обтирать его ладонью. Он еще не дошел до места и уже прикидывал, где лучше стать. Неспеша прошел подлесник, осмотрелся, вернулся по своим следам назад. Выбранное место устраивало.

Пошли томительные минуты. Тихон думал о прожитом. «Если живешь счастливо, то жизнь проходит быстро, а вот если в страданиях, то жизнь долгая, – вспомнил он слова старца. – Значит, у меня жизнь счастливая, не заметил, как годочки пролетели».

Взглянул на часы. «Если лоси на месте, и все идет, как задумали, будут с минуты на минуту», – отвлекся он от прежних мыслей. Шум послышался не оттуда, где он ожидал. Большой и осторожный зверь приближался выше подножья склона, правее. «Вот он стал, прислушивается. О, опять пошел», – читал Тихон. Звуки стали удаляться, потом затихли. Тихон знал, что тишина может быть обманчивой, поднял ружье, ткнул прикладом в плечо, так и стоял, наготове, не шевелясь. Что-то заставило его повернуть голову и увидеть рогача, на половину корпуса закрытого соседней чапыгой, тот стоял, крутил головой в обратную от него сторону и прядал ушами. Тихона он не мог заметить, ветер дул от лося. «Выходит, стреляю в спину, – мелькнула мысль. – Боженька, прости», – сказал он, выцелил под лопатку и плавно нажал на спусковой крючок. И не было в его сознании ни жадности, ни уверенности, что зверь будет добыт.

Лось вздыбился, рванул свое мощное тело, а через несколько поскоков остановил ход, будто мощные тормоза внутри него заклинили, стал заваливаться на куст, словно ища опоры, пытаясь устоять передними ногами. Обессиленный, рухнул на землю, захрипел. Когда Тихон подошел, голова зверя с насаженными рогами была повернута к небу, мощное тело затихло, не подавая признаков жизни. «Спасибо тебе, заступница, век буду помнить», – сказал он, решив, что пуля попала точно в сердце, перекрестившись, приставил к туше ружье. Дрожь в теле не проходила, он взялся за ручку ножа, но дослал его обратно в ножны, сунул руку за пазуху, вытащил пачку папирос, двумя пальцами с толстыми синими ногтями осторожно извлек одну, стал мять в короткой оплывшей ладони, а сам не отводил глаз от лося. «Лосиха с лосенком ушли по ручью, это они шумнули после выстрела, – сообразил он, – пусть живут, добра наживают». Не торопясь, чиркнул спичкой, сделал две глубокие затяжки, потом присел.

Прибежал запыхавшийся Петька. Увидев тушу лопатника, растянулся благодушной улыбкой на раскрасневшемся радостном лице. Зашел с другой стороны: «Ну и зверина, мне он показался не таким здоровым. С полем вас, Тихон Иваныч! Эх, счас бы на кровях…»

-Я за возком, а ты начинай свежевать. Расслабляться нельзя, да и нечем. Если бы знали, что да почем, сразу бы мерина запрягли, ничего, к ночи управимся. Ружье с собой не беру, на всякий случай в дупло суну, там в сосне...

Петька взглядом проводил Тихона, снял с себя стеганку, достал нож, начал легонько править оселком. А через минуту уверенно провел острым лезвием по брюху лося, ловко отделяя от жира и плевы мездру. От туши шел пар.

Что было потом, он не помнил. После удара по голове свалился замертво, потеряв сознание. Когда пришел в разум, увидел себя связанным, лежащим на траве у голых кустов. Петька смотрел на гору мяса, отделенную от костей, аккуратно сложенную на лосиной шкуре, и не мог сообразить: он разделал рогача или кто-то другой.

«А ведь сон в руку», – подумал Петька и вспомнил приснившееся ночью. Как шарил рукой в темной комнате по стене, ища выключатель, тыкался от одной стены к другой. «К черту, с ума сойти…» – Петька стал озираться. Рядом никого не было. Шумела в вышине хвоей сосна, оттуда доносилось карканье ворон. Три черные птицы кружили рядом, время их предстоящей трапезы переносилось. «Где же Тихон?» – подумал он.

А в это время Тихон подъезжал к месту, смотрел сверху вниз, как впереди головы мерина на земле маячила красно-белая гора мяса, радуясь, что напарник управился и что все идет, как задумано.

-Петька, ты где? – крикнул он, сдерживая вожжами мерина и шаря глазами по кущам. Оттуда донеслось мычанье. В плохом предчувствии Тихон бросился на звуки. Увидев связанного Петьку, все понял.

-Сколько их было? – спросил он, развязывая тому руки.

-Не знаю, ничего не помню.

-Один, двое… Ну, бля, такой наглости я еще не видел. И пошли они, скорее всего, за машиной. Вот что, Петька, ты будешь лежать, как и лежал. Я быстро схороню возок. Ружье твое забрали… Хорошо, что я свое упрятал. И ждем гостей.

Они были готовы, когда сверху донеслось урчание мотора. Машина неторопливо спускалась покатью, исчезая и вновь появляясь меж деревьев. Тихон молча смотрел то на машину, то на Петьку, губы на его круглом сосредоточенном лице легонько шевелились, выразительнее обнажились оспинки.

-Не дрейфь, отобьемся, – подбодрил он товарища и полез в кусты.

В нескольких метрах от мяса «Нива» остановилась, из кабины вышел мужик, плотный, невысокого роста, с плешиной на голове. Был один. Внимательно оглядел мясо, направился к кустам, где лежал Петька. И теперь уже ему пришлось пережить Петькину чашу.

-Ты его не того, он живой? – спросил, тяжело дыша, Петька, когда связали верзиле руки, тот лежал без движения, уткнувшись мордой в траву. На толстой, набычившейся шее пролегли глубокие борозды оранжевого цвета. Мужика перевернули на бок, он лупал на Тихона глазами, не соображая, откуда тот взялся.

- В годах уже, а так и не понял простой вещи: никогда не трожь чужого. Поднимайся. Или поднять? – в словах Тихона прозвучала угроза. – И, вроде, вижу тебя, фраерок, впервые, и, вроде, ты мне кого-то напоминаешь. Не встречались раньше? – мужик молчал, опустив голову, лицо его слегка дернулось. – Держи ружье, – Тихон протянул Петьке свою двустволку: «Стреляй!»

-Оставь его, пусть живет, – сплевывая, сказал Петька. – Грех на душу брать из-за этой мрази.

-И то правда, – согласился Тихон, а сам направился к машине. Открыл дверцу, вытащил из кабины Петькино ружье и старую тулку с патронташем и ножом, кроме ружья незнакомца, все положил на землю. Сдвинул затвор, переломил тулку, та была заряжена пулями. Тогда он начал стрелять по колесам, не целясь и радуясь хорошему бою старого ружья. Машина обвалилась на диски. «Ружье, конечно, не зарегистрировано, в случае проверки такое выбрасывают, не мое, ничего не знаю. Забираем, как компенсацию за нанесенный вред Петькиному здоровью и как трофей, добытый в бою», – решил Тихон.

Он подогнал мерина, начали грузить мясо в возок. Хватаясь за куски, Петька морщился от боли, приседая на колени, его тошнило. Отдышавшись, вновь помогал Тихону. Когда закончили, Тихон протянул напарнику нож:

-Освободи ему руки, пусть катится на все четыре стороны.

Мужик сидел, уставившись в жухлую траву. После того как Петька перерезал веревки на его запястьях, не проронил ни слова, и теперь уже исподлобья косо посматривал на Тихона и Петьку.

-Адресок оставить? – крикнул на прощанье Тихон, но ответа не услышал.

В поселок въезжали со стороны леса. Мерин без понуканий ходко тянул тяжелый возок. Привычно шумели деревья, с околицы поселка доносился лай дворовых собак, запах людского жилья.

-Вот ты скажи мне, Тихон, чего это ты шепчешь постоянно, заговор какой знаешь на удачу? – спросил Петька. – А если знаешь, то поделись, ты же мне как старший брат…

-Заговор, говоришь, – Тихон обернулся, глядя на Петьку, усмехнулся, лицо его стало серьезным.

-Нет, Петька. От бабки все это моей – Христиньи Никитичны, царство ей небесное. Шибко в Бога веровала. Помню, мне лет пять было, матушка учителкой работала, ну, известно, какой идеологии подвержена была. Как-то бабка откуда-то пришла, к образам в угол бухнулась, очи кверху, а там пусто. До сих пор видятся мне в ее глазах тот страх и ужас, забыть не могу. С криком и слезами она – к матери, та вернула икону, но с условием, чтобы в хате не висела. Бабка икону в скрыне держала, ключ на поясе носила. Достанет, помолится, завернет в белую тряпицу и опять под ключ. Все наставляла меня, непутевого: «Где бы ни был, в какую ситуацию не попадешь, внучек, проси Богородицу-заступницу, завжды поможет тебе». Бабка давно умерла, а икона хранилась. Матери уж сколько нет. Делал я в летней кухне ремонт, в скрыне обнаружил икону, на прежнее место вернул, только уже в новом доме. Да ты ее видел. Бабкино наставление с тех пор чту, молитву читаю. Это и есть, Петька, тот заговор, о котором ты подумал.

Петька хмыкнул что-то про себя, задумался:

-Эвон, какая сила.

Тихон молчал, предавшись своим воспоминаниям. Ни слова не сказал и Петька. «Добыли мяса, ружье. А главное – грех на душу не взяли. Фартовый сегодня день», – думал Тихон.

-Правильно я говорю, Петруха? – спросил он вслух.

-О чем ты говоришь? – не понял Петька.

-А вот смотри. Лес, ночь, звезды на небе. Как любит баять отец Леонид: «Лепота-то какая!» И мы с тобой. А завтра уже не будет так, как сегодня. У Иова сказано: «Как о воде протекшей будешь вспоминать». Завтра будет новый день, но такого, как сегодня, не будет. Никогда.

-И слава Богу, – поворачиваясь и морщась от боли, произнес Петька, потом добавил.

-Пусть завтрашний день будет лучшим.

А чуть помедля забормотал потрескавшимися губами: «…приди и вселись в ны и очисти ны от всякия скверны, и спаси, Блаже, души наша...».