«Банка»

Б. Атрасевич.

Февраль, 2003 год

И опять как-то пристал Николай Николаевич к Евсеичу:

—Ну, а еще в вашей рыбацко-охотничьей жизни было что-либо интересное?

Евсеич немного задумался, а потом и говорит:

—Коля-Приколя, ты за свою жизнь лишь один раз побывал на зимней рыбалке, и уже хочешь знать все. Пойми, тема рыбалки и охоты неисчерпаема, как любовь. У каждого любителя природы найдется столько приключений, что тебе и не снилось.

—Ну, так расскажите еще что-нибудь.

—Рассказать-то не фокус, а вот ты сам приобщись и своими глазами увидишь, что сможешь.

— Да у меня жена молодая и дочке всего три года...

— Стоп-стоп-стоп... Три года говоришь. Так это ж то, что надо.

—Ну, как же, Евсеич? Мне и на базар в выходные нужно сходить, и по магазинам побегать. Кто же меня на рыбалку отпустит?

— Это отговорки. Уплотнись и время найдется.

— Допустим, — не совсем доверяя, ответил Ник-Ник. — Ну и что?

—Что? А вот что! Когда ты принесешь своей любимой доченьке не купленную в магазине замороженную рыбу, а пойманную тобою, ну, допустим, того же подлещика или красноперую устеру, и покажешь его своей дочурке, то увидишь, как засветятся ее глазки. Как она начнет играть с этой «золотой» рыбкой, и тогда твоя молодая жена поймет, что это кое-чего стоит.

Коля призадумался. А Евсеич сидел и тихо ухмылялся. Наступила непонятная пауза.

—Ну, так вы расскажете? — вопросительно-просяще сказал Коля.

—Тогда слушай и не перебивай.

Расскажу я тебе о «Банке».

Что такое банка в обыденном смысле слова знают все. Но есть еще и другие смысловые понятия этого слова. Смотри толковые словари Даля и Ожегова. Например, на флоте банкой называют сидение в шлюпке или лодке. Но есть еще и другое понятие банки, тоже связанное с водой, а точнее — с водоемами, реками и морями. Банка — это подводная отмель, причем ровная, как стол, а вокруг глубина.

—Ну, и что? — не выдержал Коля.

—Я же просил тебя не перебивать! Слушай! Было это еще в те времена, когда по левому берегу Днепра, чуть ниже дачных Осокорков, после третьего шлюза, не существовало дамбы, ведущей на остров Чепаха, где сейчас понастроены дачи. Протока была свободной и, что самое главное, никогда зимой не замерзающей. В нее, как говорят рыбаки, била теплая «струя» от бортничевской станции аэрации. А за этой протокой, шириной метров в пятьсот, были изумительные рыболовные места с прочным льдом. Нужно было только переправиться. Переправу назвали рыбаки «Три сосны». Прямо у них был единственный въезд. Приезжали кто как. Кто с «прогрессами» на прицепе, кто с «романтиками» на борту, а кто и с надувными лодками (неугомонное племя!). Местные, вышеньские, поджидали как перевозчики со своими рыдванами-плоскодонками, за полтинник в одну сторону.

Переправились. Рыбалка на все вкусы. В районе острова Зеленский глубины тогда были от трех до семи. Кто-то пристроится на плотву и окуня, кто-то на густеру и синца. На пяти-семи и подлещ «прорывался». А по последнему льду туда «заваливала» и чернуха. Так местные обзывали крупного краснопера. Ну, и плотва, конечно же, ничуть не хуже, чем на Кременчугском в Пронозовке. Если уж чего не найдешь, то на семиметровой глубине всегда можно было надергать небольшой, в ладонь, серой густеры, до крышки в рыбацком ящике. Но однажды, уже насытившись этим безудержным клевом, я призадумался. Ну, сколько можно? Не важно сколько. Важно, что и как!

После длинной косы, идущей от Чепахи, дорогой по льду на Зеленский справа от фарватера чередой шли небольшие островки. И вот где-то на полпути, напротив одного из островков, сидели пять-шесть рыбачков и

и отцепом проверил глубину. Два — два пятьдесят. Пожав мысленно плечами, я подумал: «мухоморы». Окушка-матросика, наверное, долбят. И двинул на Зеленский. В следующий раз, волоча по льду надувную лодку, я опять приостановился на этом месте, и решил понаблюдать. Нет, дергания такого, как на матросика не было, но и взмахов тоже. Что-то там кто-то возился, выпрямлялся и не крутил головой. Просидев около часа, я так ничего и не понял. Чудики какие-то. И поплелся на ямки.

Прошла неделя. Не крупная, но клев. Волоку за собой надувник. Опять у этого островка сидят человек пять-семь рыбачков. Глядь, знакомая фигура среди них. Страстный окунист по кличке Чулок. Воткнул я пешню поглубже, привязал к ней лодку и тихонечко сзади подхожу. Сидит, почти ничего не делает. Еле-еле шевелит кивком.

—Саша, — говорю, — ты что тут мучаешься? Я же помню, как ты на Стугне на проволочку окуням давал.

А Чулок, спокойный мужик, положив аккуратно удочку на лед, отвечает:

—Сначала здороваться надо, Евсеич.

—Виноват, виноват, здравствуй.

—Ну, а теперь посиди рядышком и посмотри.

Он поднял леску. Глубина-то всего около двух. На конце одна «овсиночка» плоская с крючком «троечка». Нацепил он на крючок всего-навсего одного мотылька и опустил. Кивок поднялся: дно.

А он берет и делает спуск с катушки, еще два-три витка лески в лунку.

—Саша, ты уже на дне.

—Я сказал: смотри.

Через некоторое время и два-три витка ушли в глубину, леска натянулась. Я понял, тут слабая «струйка». И вот тут он начал «работать». Но как! Еле-еле шевеля кивком. Вдруг — бах! Он делает легкую подсечку. Я даже ничего заметить не успел, вроде бы и поклевки не было. Но леска уже натянута, и кивок поник вниз почти вертикально, как при поклевке судака. Повозившись, Сашка поднимает окуня-красавца, минимум на полкило. Я обалдел.

—Понял, нет? — спросил Чулок.

—Понял, понял, — ответил я. — А где ж ты этому научился?

— А вон сидят хлопцы местные. Я им пару телеков восстановил. Вот они и подсказали. Только, чур, без звона. Иначе яблоку негде будет упасть. А теперь сам попробуй. Много за день не поймаешь, но это ж рыба!..

Отодвинувшись от Чулка метров на сорок, я тихонечко «на косую» пробурил лунку и стал «дорабатывать»

0,17, я оборвал гирлянду и, поковырявшись в несметных причандалах, нашел «овсинку». Все сделал, как только что подсмотрел. Едва заметная поклевка. Мимо. Поднимаю: мотыля нет. На третий раз засек. Поднимаю — полукилограммовая плотва! Подхожу тихонечко к Сашке.

—Саш, я плотву поднял.

—Все нормально. За день 10-15 окуней и 2-3 плотвы.

И десятка я в тот день не поймал, а на душе было радостно. Происходило чудо, как в футболе. Ждешь его, ждешь, и вдруг раз — гол!

Я завелся! На третий раз, когда после многочисленных густер, я «вывалил» дома полтора десятка увесистых окуней и три полукилограммовых плотвы, супруга, между прочим, тоже заядлая летне-зимняя рыбачка, взмолилась:

—Возьми и меня туда!

—Да ты что, там же переправа!

И пошло-поехало, вплоть до обвинения в эгоизме.

Пришлось взять. У Чулка был «жужик », как автомобилисты презрительно называют «Запорожец», да еще и горбатый. На двух надувных лодках мы с Сашкой переправились на косу. Он пошел на Банку, а я вернулся и на прицепе перевез неугомонную. Ну, а перед этим, конечно же, все рассказал ей.

Пока мы доплелись, таща за собой лодки, на Банку, у Сашки уже было пяток приличных окуней. Пару старых «пристрелянных» лунок он нам расковырял.

Когда супруга, сидящая в полной армейской форме вплоть до шапки-ушанки, опередив меня, подняла первого красавца-окуня где-то на полкило, видели бы вы ее лицо!

—Евсей! Я не могу надеть мотыля!

И пошло как обычно не много, но радостно.

В середине дня пробегал мимо нас «гирляндщик». Приостановился. Приостановились и мы. В какую-то свободную лунку он «запустил» гирлянду, но половина ее торчала из воды!

— Тут делать нечего! — сказал он.

А женщина, то бишь моя супруга, не выдержала и подсекла. «Гирляндщик» узрел, как рыбак с чем-то возится и попридержался. Сел на ящик и наблюдает. Ну, впрямь как я в первый раз.

После второй, пойманной женщиной рыбы, он тихонько подошел сзади и стал наблюдать, что делает рыбак со снастью. Когда кивок поднялся, он взял и брякнул:

—Так у тебя снасть уже на дне.

—Мужчина, — обернулась супруга, — не мешайте. Я же вам не мешаю!

«Гирляндщик », еще не пришедший в себя, опять отчебучил:

—Еще только женщины на льду не хватало!

Но... отходить не стал. Скрываться и секретничать уже было бесполезно, так как мужик «прилип». Очередную поклевку он высмотрел «от и до». Отошел. Оборвал гирлянду, а через некоторое время мы услышали:

—Впервые у женщины научился рыбу ловить.

—Да, — сказал Коля-Приколя, — это кино.

—Кино-то кино, — ответил разрумянившийся Евсеич, — только этого уже не повторишь.

—А почему?

—Да потому, что после постройки дамбы «струйка» на Банку перестала забивать. И ничего теперь там, кроме матросика-окушка, не ловится. Вот так – то.