Глухари со странностями

А. Шестак

Квітень, 2011 рік

Пожалуй, самой легендарной, удостоившейся наибольшего внимания всей охотничьей братии птицей, является глухарь. Не бывавшие на току, произносят это слово с затаенной грустью и мечтательностью, как о чем-то светлом, словно детские надежды, и трудноисполнимом, подобно желанию среди осенне-зимней слякоти и стужи повседневного бытия окунуться в атмосферу праздника южного морского курорта. Потоптавшие чавкающий мох весенних болот в предрассветных сумерках, под еле слышное, ни на что не похожее, страстное шептание этой древней птицы, постоявшие в страшно неудобной позе, порой на одной ноге, застигнутые внезапной тишиной прерванной песни, с одной молитвой: «Запой снова!», счастливцы вспоминают это утро, как одно из самых главных в своей охотничьей жизни.

Издревле на Руси считалось, что настоящим охотником мог называть себя лишь тот, кто сумел скрасть глухаря на току. О феноменальном слухе и осторожности токующих глухарей среди охотников ходят легенды. За почти тридцатилетнюю практику я неоднократно убеждался в их соответствии действительности. Несколько лет назад, тихим апрельским вечером, глухарь снялся с дерева метрах в пятнадцати от нас из-за того, что охотник-поляк, которого я, как ребенка, за руку, подвел к поющему петуху, не выдержал паузы и прошелестел рукавом по куртке. Подходили мы не ради выстрела, поэтому горечи провала не было. Однако были в моей охотничьей биографии несколько случаев нетипичного поведения этой осторожной птицы.

Мечта побывать на глухарином току жила во мне с пятнадцати лет, с тех пор, как прочитав всю имевшуюся в городской библиотеке литературу об охоте, я начал скитаться по лесам, наблюдая через старенький театральный бинокль за жизнью его обитателей. К сожалению, в наших окрестностях глухарей не было, но подход под песню я освоил по грампластинке «Голоса птиц в природе», полученной на день рождения.

После поступления на факультет охотоведения Кировского сельхозинститута, сидя за столом в общежитии номер один, прихлебывая чай, заваренный чагой, мы, первокурсники, часами обсуждали особенности глухариной охоты, спорили, кто первым найдет ток в вятских лесах, и с нетерпением ждали весны.

Под лучами апрельского солнышка, после непривычно длинной, для меня, белоруса, зимы, бурные ручьи подточили сугробы снега, и в один из дней я понял: «Пора!». Проводив взглядом старенький «Пазик», закинув за спину тяжело нагруженный рюкзак и подняв голенища «болотников» я сошел с теплого асфальта в раскисшую глину обочины и попал в совершенно иной мир. Разноголосый птичий хор исполнял оду весне и любви. Под легкими прикосновениями ласкового южного ветерка радостно шумел лес, празднуя освобождение из зимнего плена.

Отойдя от автодороги с километр, я начал приглядываться к подножиям сосен, стараясь найти признаки жизни глухарей. Шел наугад, как говорят «куда глаза глядят», лишь бы подальше от цивилизации. И вот, где-то, через час, на островке снега под одной из сосен я обнаружил помет глухаря, верный признак того, что птицы здесь обитают. Во всяком случае, кормятся. Скинув с плеч ставший к тому времени, казалось, еще тяжелее рюкзак, я обследовал местность вокруг и вскоре понял: «Вот он – Ток!» От радости я закричал!

Это был довольно старый, местами заболоченный сосняк, с вкраплениями ели и пихты. Под многими деревьями на снегу был виден разбросанный - «токовой», помет глухарей. Отойдя от предполагаемого тока метров на триста, я нарубил дров, разжег костер, повесил над ним котелок, и начал готовить место для ночлега. Освободив моховую подстилку от снега и сухих веток, я уложил на нее наломанных еловых лапок, улегся на них и стал глядеть на огонь. Вечерело. Верхушки деревьев закраснели в лучах уходящего солнца. Попив заваренного брусничником чая, я отправился на подслух.

Громкое хлопанье подлета первого глухаря метрах в ста привело меня в трепет. «Фл-фл-фл» - еще один. Еще! Еще!.. Я насчитал около десятка подлетов. И тут один из петухов запел! Моему восторгу не было предела. Сбылась мечта! Ружья у меня не было, и я хотел только потренироваться в подходе. Почти в полной темноте, стараясь не шуметь, я двинулся в сторону бивуака. Когда до него осталось метров сто мне показалось, что где-то поет глухарь. Я прислушался. Действительно, в направлении моего лагеря звучали песня за песней. «Буду подходить!» - решил я, и, дождавшись «точения», сделал два быстрых шага. Под ногами оглушительно хрустнула сухая ветка. Я испуганно замер. Все пропало! Но снова зазвучало: «Тэк», «Тэк», «Тэк» - словно костяшками друг по другу постучали. Убыстряясь, «тэканье» перешло в страстное, словно захлебывающееся, пришепетывание - «точение». Поет! Значит, действительно, ничего не слышит! Я пошел гораздо увереннее и вскоре оказался под глухарем. Он сидел метрах в десяти над землей, на толстой ветви сосны, под которой я приготовился ночевать!

Я прилег на еловую подстилку и с наслаждением вслушивался в необычную песню. Был отчетливо слышен звук разворачиваемого в момент наивысшего напряжения веера хвоста. Полежав минут двадцать, я озяб и решил разжечь костер. «Пения уже наслушался, теперь проверим, как ты отреагируешь на мое вторжение», - подумал я. Сначала под песню, а затем и просто так, я наломал растопки, поджег ее, а потом взялся за более крупные ветки. Костер, потрескивая, набрал силу, в котелке забулькало, а песня глухаря продолжалась! Вот тебе и сторожкая птица...

Под песню глухаря я напился чая и уснул, забравшись в спальник. Первое, что я услышал, проснувшись затемно на следующее утро, был этот древний, как сама Жизнь, весенний гимн любви в одном из лучших его исполнений!

Следующей зимой, студентами-второкурсниками, прошедшими тропами бескрайней комяцкой тайги, ощущая себя настоящими лесными бродягами, мы все еще оставались без законного охотничьего оружия. Хранить его, в общежитии, было категорически запрещено, и местный милиционер-разрешитель, совместно с преподавателями и комендантом общежития регулярно проводили досмотр комнат, «на предмет выявления фактов незаконного хранения». Ружья, которых было довольно много, и не все зарегистрированные, прятались в самых неожиданных местах, например под матрасами подруг, в женских туалетах.

Я тоже ездил в Коми с незарегистрированной одностволкой, которую после экспедиции прятал в общаге, тайком выезжая с ней на охоту в вятские леса для пополнения скудного студенческого рациона. Такая же незарегистрированная «ижевка» была у моего лучшего друга Сереги. Добычей нашей становились зайцы, утки, тетерева и рябчики, которые были довольно многочисленны. Конечно, это было браконьерство и попадись мы – прощай институт. Но страсть перевешивала все разумные доводы. Надеялись на везение.

Как-то, мы с Серегой оттоптали по лесу на широких охотничьих лыжах километров двенадцать, подстрелив лишь одного рябчика. День был пасмурный, с небольшим, градусов в двенадцать, морозом. Выбравшись со снежной целины на лесную, более-менее укатанную дорогу, взяв лыжи подмышку, мы бодро зашагали в сторону едва слышных шумов моторов проезжавших автомобилей. Зимний лес словно вымер. Вдруг тишину вечернего леса разорвал натужный звук бензопилы. Вскоре за поворотом дороги мы заметили кузов стоящего грузового автомобиля и людей, кидавших в него чурки дров. Посоветовавшись, решили идти по дороге мимо машины, в случае чего убегать в разные стороны: «Без лыж по глубокому снегу не догонят!»

Проходя рядом с автомобилем, мы прочитали на дверце кабины: «Охотхозяйство» и непроизвольно ускорили шаги. «Егеря!»,- пронеслось в голове, - «Поймают – конец учебе!» А позади: «Стой! Стрелять буду!» Мы ходу! Отбежав метров двести, скрывшись за поворотом, я встал на лыжи и бросился прочь от дороги. Вскоре между лапами пихт и елок появились просветы, и я выехал на широкую просеку высоковольтной линии. Остановившись, послушать есть ли погоня, я замер, и не поверил своим ушам: на противоположном краю просеки токовал глухарь! А было это 23 февраля! Север! Пасмурно! Двенадцать градусов мороза! Но колено следовало за коленом без остановки и заминки, словно в конце апреля, в самый разгар токования. Несмотря на возможную погоню, я решил попробовать подойти к глухарю. Не ради добычи – из любопытства. Шел не под песню. Видно меня было прекрасно – черный силуэт на белом фоне снега. Но глухарь пел!

«Стой!» - раздалось вдалеке. Я прибавил ходу и вкатился под березу, на суку которой продолжал токовать глухарь. «Бах!» - со стороны машины раздался выстрел. Петух замолк и спустя пару секунд улетел. Насколько я успел разглядеть, это была старая мощная птица.

Что явилось причиной столь странного токования для меня остается загадкой. Неоднократно я слышал зимнее токование тетеревов. Однако всегда это было в ясное морозное утро, или солнечный день.

…Охотничий тур подходил к концу. Можно было назвать его удачным - из четырех клиентов отстрелялись трое. Охотники ходили очень довольными, сорили деньгами направо и налево, наперебой приглашали в гости в Польшу, выставили на стол последние, очень внушительные запасы «Выборовой», и в перерывах между песнями и тостами выходили полюбоваться на трофеи – выложенных вряд на столе в холодной веранде глухарей и тетеревов. До хрипоты спорили, чей петух тяжелее, и у какого хвост длиннее. В очередной раз доставалась линейка, проводились тщательные измерения, которые заканчивались поднятием налитых стаканов и громогласными тостами-пожеланиями: «Даж бур!».

В который раз я удивлялся тому трепетному восхищению, граничащему с обожанием, с каким поляки относились к «глушцам» - глухарям. Мне, добывшему за годы охот под сотню глухарей, забавно и завидно было наблюдать, как бурно реагируют пожилые, облеченные властью и деньгами люди на птицу, лежащую на болотном мху после удачного выстрела. Они смеялись и кричали от радости, становились на колени и плакали, бормотали слова молитв, бережно разглаживая растрепанные перья вожделенного трофея.

Последнее утро охоты было сорвано по вине проводника, местного лесника, проведшего нас с Анджеем, единственным охотником, до сих пор остававшимся без трофея, по скользким кладкам через болотную топь к Партизанскому острову, на котором располагался большой ток. Глухари токовали активно, и я не сомневался в том, что и Анджей вернется домой с трофеем. Однако, по непонятным для меня причинам, несмотря на то, что подходили мы по всем правилам, строго под песню, при нашем приближении петухи замолкали и через некоторое время снимались с дерева и улетали. После третьей неудачной попытки, когда солнце уже поднялось над лесом, я понял, что сегодня Святой Хуберт от нас отвернулся.

Каково же было мое удивление, переходящее в недоумение, а затем в ярость, когда Анджей спросил у меня, зачем за нами ходил по току лесник. Оказалось, Володя (так звали нашего проводника) хотел посмотреть и поучиться, как подводить клиента к глухарю!!! А я, сконцентрировав все свое внимание на глухариной песне, на бедного охотника махал кулаком за то, что он громко дышал!

Обратный шестикилометровый путь из-за неудачи показался бесконечным. Из своего охотничьего опыта я давно сделал для себя вывод, что нужно использовать малейший имеющийся шанс. На этот раз таким шансом для нас оставался вечерний подслух. Если повезет угадать, на какое дерево сядет глухарь, прилетающий вечером на ток, то появлялась реальная возможность добыть его. Кроме того, прилетев, некоторые особо нетерпеливые петухи вечером также поют, хотя продолжительность такого токования коротка.

Оставив более удачливых охотников за прощальным ужином, получив в напутствие традиционное: «Ни пуха, ни пера!» - от наших, и «Даж бур!» - от поляков, мы с Анджеем снова отправились на ток.

Расположившись на стволе поваленной ветром сосны у края верхового болота, рядом с деревом, на котором, судя по большому количеству токового помета, часто пел глухарь, мы молча слушали звуки засыпающего леса. Вдали трубно перекликались журавли. Два пестрых дятла затеяли игру в догонялки, спиралью носясь, друг за другом, по стволу засохшей сосны. Просвистела крыльями пара уток. Над болотом закружилась и с гоготом пошла на посадку, на открытую воду, стая гусей – белолобиков. Едва не задевая верхушки деревьев, хромовым сапогом «прохоркал» вальдшнеп.

«Фл-фл-фл-фл» - первый глухарь, громко хлопая крыльями по веткам, опустился на дерево метрах в ста от нас. Минут через пять, левее и позади, также метрах в ста, устроился еще один. Затем еще один, еще. И все далеко. Наконец, уже почти в полной темноте, с оглушительным грохотом петух опустился в крону сосны метрах в шестидесяти, проскрежетав после посадки своеобразную, ни на что не похожую трель. В тишине леса было слышно, как он устраивается на ветке, всхлопывая крыльями. Тронув меня за рукав, Анджей показал, что не сможет стрелять в темноте. Я прошептал, что скоро взойдет луна, поэтому будем ждать. Издали донеслись страстные звуки глухариной песни – один петух не выдержал. Вскоре ему ответил другой.

«Тэк. Тэк. Тэк» - это наш! Помолчал, прислушиваясь и снова: «Тэк, Тэк». Бесшумно поднимаюсь, Анджей за мной. Беру его за руку. Если глухарь распоется, будем подходить. И вот «тэканье» сменяется страстным шепотом – «точением». Делаем шаг. Снова «точение» и снова шаг. Еще один, еще. До глухаря метров сорок… Тридцать пять… Тридцать…

И тут пение закончилось! Певец решил взять антракт до утра, а пока покормиться. Было слышно, как он переступает по ветке, обрывая хвою. Остальные глухари тоже замолкли. Анджей обреченно вздохнул и сжал мою ладонь: «Пошли, мол!» Но я решил не сдаваться, еще не все потеряно.

Непроглядная темнота лесной чащи начала понемногу сереть. Силуэты стволов и крон все четче проступали на фоне неба, россыпи звезд на котором становились все более тусклыми. Солнце, ушедшее на покой, отразившись в огромном зеркале выплывшей луны, пришло нам на помощь, осветив призрачным серебристым сиянием немые декорации леса. В бинокль я начал внимательно рассматривать ветви деревьев, на которых мог токовать глухарь, и вскоре был вознагражден за терпение. Петух сидел на толстом суку довольно высокой сосны метрах в тридцати-тридцати пяти от нас и, крутя головой, временами обрывал и заглатывал хвою. Передав бинокль Анджею, я указал ему направление, и через некоторое время он радостно что-то зашептал. Я молча тронул его ружье и жестами показал, что нужно стрелять. Расстояние позволяло. Трудность составляло выцелить мишень в темноте.

Несколько раз Анджей поднимал ружье к плечу, долго целился и снова опускал его вниз. Было видно, как от волнения он глубоко дышал. Конец ствола с мушкой водило из стороны в сторону. «Та-да-да-дах-х-х!» - в полной тишине выстрел прозвучал особенно гулко. В этот момент я наблюдал в бинокль за глухарем и четко видел, как в густой кроне сосны, выше и правее его, появился просвет. К моему глубокому удивлению глухарь остался сидеть на прежнем месте. Через несколько минут неподвижности он снова закрутил головой.

Чистый промах! Я показал безнадежно молчавшему Анджею, что нужно снова стрелять. Не поверив, он взял у меня бинокль, долго всматривался в темноту и, рассмотрев глухаря, удивленно зацокал. Снова бесконечно долгое прицеливание, выстрел, и… еще один лунный просвет в кроне сосны. Опять промах! Глухарь сидит!!!

Выстрел! Промах! Сидит! Выстрел! Промах! Сидит! После седьмого (!!!) выстрела глухарь сидел на суку в лунном ореоле - вся хвоя вокруг него была снесена зарядами дроби. Восьмой выстрел оказался последним – глухарь снялся и улетел в темноту ночного леса. Летел он ровно, выше крон деревьев, из чего я заключил, что, по-видимому, он не ранен, подранки, обычно, планируют к земле.

Оглушенные выстрелами, а еще более расстроенные неудачей, мы несколько минут стояли молча, словно надеясь на чудо. Я чутко вслушивался, не раздастся ли вдалеке предсмертное хлопанье крыльев. Будто в насмешку над нами в лесу захохотала неясыть.

Повернувшись, я медленно, натыкаясь на сучья, спотыкаясь о корни деревьев, побрел в сторону машины. Позади, слышалось бормотание расстроенного Анджея. Невозможно было представить, что творилось у него на душе. В машине, расспросив охотника, я нашел ответ на волновавший меня вопрос: «Почему на расстоянии тридцать метров дробь летела так кучно?» Оказалось, что Анджей привез с собой ружье со стволами длиной семьсот шестьдесят миллиметров и оба ствола были усиленными чоками! А стрелял он четырьмя нолями в контейнере! Не удивительно, что дробь совсем не разлеталась.

Удивительно было и то, почему глухарь не улетал?! Может быть, недоумевал: «Сверкает молния, гремит гром, а дождя все нет?..»